пятница, 17 сентября 2010 г.

Инна Федоровна Пашковская (Сергеева). Мемуары

ПАШКОВСКАЯ (Сергеева) Инна Фёдоровна.
Родилась 8 августа 1948 года.

     Мама – Майорова Анна Леонтьевна (1915- 2007) приехала в Ленинград  в 1930 году к сестре в няньки. (РЕД.: Откуда приехали ? ). Жили они на 10-й линии в доме № 43, естественно, в коммуналке. Мама спала на сундуке в коридоре. Соседи были очень хорошие. Сосед работал главным инженером на Бумажной фабрике им. Горького, что находилась на Васильевском острове. В 1932 г. устроил маму на фабрику сортировщицей. Работала на табуреточке, делала по три нормы, в дальнейшем стала стахановкой тыла.
      Я родилась в роддоме на Большом проспекте в 1948 году. Жили тогда на 10-й линии, в доме 45. Маме после войны дали комнату, а в 1947 году она вышла замуж. Папа не из Ленинграда. В 1957 году мы переехали на Средний проспект, 46. Жила там до 1971 года, пока не вышла замуж.
     На 10 линии, 45 – двор был светлый и, как тогда казалось, большой. Жили мы на первом этаже. Я всегда завидовала детям с верхних этажей. Им родители выкидывали из окон бутерброды с булкой, маслом и сахарным песком. Мне мама от обеда до обеда ничего не давала, считая это вредным. Боже мой, сколько тогда народа жило в одном дворе! Публика разная – и пьянь и интеллигенция, все как-то уживались. Помню из окон на весь двор: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?», Владимир Трошин: «Тишина». Мне кажется, я родилась, он уже пел. Недавно его по телевизору видела. Всё поёт, всё такой же, а ведь я уже далеко не молодая.(Трошин умер в феврале 2008 г, на 82 году жизни. – Прим. Ред.). На заднем дворе были сараи для дров, мы по ним лазали. Но удивительно быстро после войны всё отстраивалось. Поставили батареи, убрали …., печки, керосинки, сараи, как будто этого ничего не было. Нашу школу « 29 открыли в 1956 году, мне было 8 лет. Она находилась на углу Малого проспекта и 12 линии. Я очень хорошо помню, что на этом месте был пустырь, в середине которого стояла сараюшка, где продавали керосин.
     В баню ходили на 9-ю линию, каждую субботу вечером. Простаивали огромную очередь с первого на второй этаж. Жарко, крики, шум, какой-то кошмар. В этом году, уже перед смертью мамы, я спросила у неё, почему в любой другой день, когда нет народа, нельзя было мыться? Просто какой-то ритуал, что ли? У неё отец пел в церковном хоре. И с детства она до последних дней была очень верующим человеком. В воскресенье никогда не работала. И каждое воскресенье мы наряжались и шли куда-нибудь гулять. Она никогда не была комсомолкой, хоть проблем было много с этим. И в партию не вступала.
       От детского сада впечатления самые тёплые. Почему-то воспитатели были немолодые. Я не любила молоко и варёную морковь, так мне приносили что-нибудь другое. И на всю жизнь запомнила, как вечером к нам пришла наша воспитательница, посмотреть, в каких условиях живёт ребёнок и принесла коробку мармелада. Вот такое было! Что это, время или люди такие были – не знаю.
     Дядя мой служил в училище им. Фрунзе, поэтому все ёлки были там. Ёлка великолепная! Особенно я любила горку! В подарках восторг вызывали мандарины. С детства я любила фрукты. У мамы подруга была очень хорошая портниха, до войны шила артистам. И маму обшивала до конца жизни. Помню, мне в 5 лет, тётя Маруся сшила пальто с муфточкой на веревочке. И я в первый день, во дворе полезла по сараям и выдрала клок у пальто. Очень переживала, боялась идти домой, а мама даже не ругала. До сих пор помню ощущение ручек, когда их запихивала в эту муфточку.
      Первые впечатления о Свердловском рынке. Зима с 54 на 55 год. У меня родилась в декабре сестрёнка 21 декабря 1954 года. Мама меня укутывала поверх шубки и шапки, повязывала платок, оставляя только нос и глаза, бидон в руки и вперёд! На Свердловский рынок за молоком колхозным. В памяти осталось ощущение холода и очередь из ног. Сзади какая-то тётенька спрашивает: «Мальчик, у тебя мама не родная?». Сестрёнка очень болела, тогда и маме было от неё не отойти. Потом, когда учились в школе, на рынок на переменках бегали за семечками. А весной, мальчишки нам ландыши покупали. Придёшь на урок – на парте букетик лежит. Помню, у входа на рынок стоял грузин, держит бумажный плоский пакетик, а в нём торчат три листика лаврушки, стоит – 1 руб. Этот рынок был рядом, но мама почему-то ходила часто на Андреевский, тот серьёзнее. От него у меня осталось впечатление чего-то грандиозного.
       Клубы. На утренники (забытый термин – Ред.) бегали в клуб Калинина. Где-то в 1957 году переехали на Средний пр., 46, рядом с клубом Урицкого (дом 48), стали ходить туда в кино. Помню, стыдно было ужасно, нам по 15 лет, пошли с одноклассниками на вечрний сеанс, на 20 часов, всех пустили, а мне говорят: «Тебе, девочка, ещё нет 16 лет». Я маленькая была, чуть не умерла от стыда. В ДК Кирова ходили на ёлку тоже. Этот дворец, мне в детстве казался настоящим дворцом. Мама говорила, что до войны они туда на танцы ходили в Мраморный ( с её слов). Билеты были дорогие и пускали не всех.
      На 10 линии, 45 – у нас на заднем дворе была прачечная. По графику стирали бельё и сушили на чердаке, его постоянно воровали. Но это было недолго, до 56 года.
      Ой, в ДПШ переходили во все кружки. Но всё недолго. На Среднем, около 6 линии где-то была спортивная школа. Занималась гимнастикой, пока не упала с бревна сильно. Затем – фехтованием, но тоже недолго, не могла рапирой уколоть соперника. В 10-м классе всю зиму ходила в ДК Кирова, проходили теорию по парусному спорту. Весной, на Петровском нам дали швербот. Мы его отремонтировали, а когда вышли в залив, меня гиком треснуло по голове. Короче говоря, чтобы Тим управлять, надо силу иметь…., а я….. Так что, со спортом всё не серьёзно было. На каток бегали и на ВМФ, и на Голодай, но любимый - в ЦПКиО.
        На Смоленское кладбище ходили каждый год с мамой, с рождения, на причастие. Очень боялась, когда была меньше, что кто-то узнает. На Пасху обязательно. Впечатления… Недалеко от храма была могла девочки с фотографией, и написано «Лялечка». Такая красивенькая. И я все годы ходила к этой могилке. Поэтому и на душе было не радостно. Давило как-то.
        Заводских гудков не помню. Помню, когда появились компостеры в трамваях, мама мне дала абонемент, куда-то съездить. Я не поняла, что надо его пробить, назад ей привезла, проехала зайцем.
     «Сбежал с 5-ой линии». Это выражение, по-моему,  с рождения слышала. Там психушка была. Наверно, школу закончили, и оно как-то ушло, вернее, осталось в детстве.
    Многие, кто жил на В.О., здесь же и работали. На В.Морском заводе дядя работал (Все они были в районе Голодая). Фабрика Желябова, там соседка работала. На заводе Калинина родители подруги работали. Там же СКБ, где работал папа. Бумажная фабрика им. Горького, где до войны работала мама.
       Зиму 1955 года помню, как уже писала, по стоянию в очереди за молоком на рынке, было холодно. Я помню наводнение в октябре 1955 года. Мы ехали в трамвае № 4  и он шёл по воде, буквально плыл (мы на нём ездили к родственникам на 6 Советскую улицу и тогда возвращались от них), а потом папа нёс меня на плечах, а внизу вода у нас во дворе.
      На каких пароходах ездили – не помню, но ездили много куда. Запомнила массовиков-затейников, все пели «Город над вольной Невой…» (Помню, обижались на Соловьева-Седого, что сочинил «Подмосковные вечера», но не про Ленинград – Ред.).
      Про песни уже писала – мой любимый был Трошин Владимир. Телевизор первый появился у подруги, где-то 55-56 год, а может быть и раньше, КВН с линзой. Все дети у неё собирались. А потом как-то быстро новые появились уже. Пластинок было очень много. Всё потом выбросили, наверное. На магнитофон себя записала (читала стихи) в 7 классе, где-то, очень удивилась, что голос не похож.
       Магазины особо и не остались в памяти, а вот как стояли в сумашедших очередях за яйцами, это помню. Давали по одному десятку. Я стояла, потом приходила мама с сестрёнкой а руках. И мы получали три десятка, мне нравилось смотреть, как их достают из соломы, длинные очереди были потом только за туалетной бумагой.
        Помню наш примус, за керосином сначала ходили на пустырь, где потом мою школу построили. И на Малом проспекте была лавка керосиновая, в низочке, в подвальчике. Огромными кружками, разной ёмкости, с длинными ручками, черпали керосин из бочки. Нальют, кружки повесят на край бочки. Надо же, такая ерунда осталась в памяти. Дрова для печки где-то брали родители. В 1954 году, когда Аллочка, (сестра) родилась, помню, мы ещё печку топили.
      Наверное, через год-два дали отопление. А может быть и раньше, плюс ещё печку затапливали.
     В 29 школе я училась с 1 по 8 класс. В первой учительницей  мне повезло. Мы – последний её выпуск. Она была очень немолодая женщина, сейчас смотрю на фотографию, старенькая, очень мудрая, спокойная. Учила нас не только грамоте, дети были из разных семей, воспитывала. Почему-то запомнила, как она мальчиков учила ухаживать за девочками. С 5-го по 8-й класс русский и литературу у нас вела Марковская Клара Александровна. Таких учителей я (да и не только я) больше не встречала. На уроках – тишина, все слушали с открытыми ртами. Правила учили в стихах, эти её «слышать, дышать, держать, гнать» - 4 глагола на «ать». 7 глаголов на «еть»: «смотреть, видеть, зависеть, ненавидеть, терпеть, вертеть, обидеть». Ну как такие правила можно не запомнить? Самое интересное, её все боялись и любили. Где-то в 6-м классе мы увидели, что у нё заплаканные глаза, затем – не пришла в школу, мы испугались, почему-то после уроков поехали в справочный киоск и узнали её адрес, Пушкинская, д.10 (квартиры не помню), в парадной долго стояли, стеснялись позвонить, мы глупые, думали наша помощь нужна. Потом позвонили всё же, она вышла, поблагодарила, извинилась, что не могла в дом пригласить. И только в 2006 году, когда школа отмечала 50 лет – свой юбилей, готовясь к нему, я пыталась разыскать К.А., вышла на её сестру. Узнав, что пять лет тому назад не стало этого человека, всеми нами любимого, к сожалению, удалось узнать и причину того далёкого уже горя. Оказывается, тогда умер её муж. А ведь ей тогда было всего 30 лет!
          Пожалуй, самое главное, что К.А. хотела нам передать, это любовь к прекрасному, любовь к стихам, литературе, жизни и творчески подходить к любому делу, за которое берёшься. А в моей жизни она сыграла огромную роль. Как-то на диктанте, мы с соседкой Таней пошептались и сделали одну и ту же ошибку (а учились обе хорошо). Она почему-то спросила, списали мы друг у друга или нет, мы браво ответили: «нет». Она на переменке обняла меня, повела по коридору и спросила: «Правду мы сказали или нет?». Эти метры для меня показались дорогой в километры. Стыдно было до ужаса! С этого дня для мня не стояло вопроса – врать или не врать. Урок на всю оставшуюся жизнь!
Кстати, с одноклассницами мы дружим по сей день (4 девочки). Да мы просто родные. А когда в прошлом году встретились и с мальчиками, не видясь 42 года, так Коля Жуков говорит: « Девочки, вы для меня как сестрёнки». Вспомнить было что, поскольку вне школы мы свободное время часто проводили все вместе, зимой каток ЦПКи О, а летом лодочки там же. В 1964 году мы закончили 29 школу, она тогда восьмилетка была. Я подала документы в школу № 13 на 17 линии с медицинским уклоном, как мне сказали. Когда 1 сентября пришли, с подругой, выяснилось, что уклон изменили, стал торговый. Так и проучились два года. В 1966 году снова сделали десятилетку. К концу учебного года нас стали уговаривать идти в ЛИСТ, мы с девочками пошли. Проучившись год, я ушла, решила, что не моё это. Это уже отдельная история. Потом метания. То туда, то сюда. В Горный поступила только потому, что там училась Таня Авакумова, да мой будущий муж.
     Выпускной вечер в 29 школе помню до сих пор. Чудесная белая ночь, рвали сирень где-то у Петропавловки. Вообще, гуляли!
      Как в пионеры принимали, не помню, а вот как в октябрята, помню. В спортивном заде было много народа и мне на грудь прикололи обвязанную красной тряпочкой картонную звездочку, девочка старшеклассница из нашего двора – Галя. Мне эта звёздочка так дорога была, до сих пор перед глазами стоит.
     Менялся В.О. для меня незаметно. Смотрю на фотографию, где я в 7 классе стою ещё на деревянном мосту, и думаю сейчас, а когда же его сломали? Есть два момента – это открытие метро, до сих пор со страхом вспоминаю остановку автобуса, угол Среднего и 9 линии, № 6 – такой битком набитый, со всеми пуговицами, на Невский, по-моему, ни разу не приезжала.
      И второй момент – незабываемый! 1967 (где-то) в Гавани открылась выставка («ЛенЭкспо»). Я тогда работала в Центральном картографическом производстве. Недалеко была столовая, куда ходила обедать. Потом на какое-то время её закрыли. И когда первый раз мы пришли в неё, удивлению и восторгу не было конца. Выставка отдыхала, по сравнению с нашей столовой! Вместо гранёных стаканов – тонкие! Кругом были скатерти, обслуживающий персонал – в чистой одежде! Тогда, конечно, Гавань здорово привели в порядок. Но, по-моему, тогда и пляж закрыли.
      Гуляли – по всем набережным. Я любила в районе Академии художеств. Очень нравились весенне-летние выставки дипломных работ.
       Про сестру, наши ёлки в училище им. Фрунзе плавно перешли в праздничные вечера. И вот, на одном новогоднем вечере (родственник принёс Алле билет), будучи в 10 классе, с подругой пошла. И познакомилась со своим будущим мужем. И всё – через два года они поженились. Он – гидрограф. Уехали в Севастополь по направлению. Уже с дочкой. Сначала его назначили начальником маяка, затем плавал на научно-исследовательских судах (Красное море). Не знаю, как они прибыли после долгого странствия и мы его летом, будучи в отпуске, встречали. Господи! Привёз из заморских стран несколько тяжеленных ящиков, тогда приехали домой и открыли их – кораллы! Красота. Потой мой зять (художник) написал большую картину из одних кораллов, тех, что остались с тех времён. Потом сестра, Черноиванова Алла Фёдоровна, или просто Аллочка с Гошей очень удачно перевелись , где-то в 1991 году в Центральное Гидрографическое управление на В.О., где Гоша, уже будучи военным пенсионером и работает до сих пор. И квартиру в Севастополе поменяли на Кронштадт, где и живут. Удачно успели уехать.
      Игрушки. Помню большого голого пупса и пластмассового льва и всё. Что-то сейчас подумала, я по гороскопу лев, тогда об этом и не говорили. Кто же мне его подарил? И у мамочки уже не спросишь, к сожалению. Мало мы у родителей спрашивали.
       Про подруг школьных уже писала. За 50 лет (уже 51) в наших отношениях ничего не изменилось, почти. Правда, называем теперь друг друга не Веерка, Танька, как раньше, а Верочка, Танечка.  Я помню, перед уроками, заходила Верочке косичку заплетала, а недавно пришла покрасить седые волосы. В школе, если родители не могли купить капроновые чулочки, мы сбрасывались и на школьный вечер шли все красивые. А спустя много лет, когда моя дочка сдала свои первые картины в салон (сидели без денег), Верочка купила её первую картину, ничего нам не сказав, она там работала. Позвонила и радостно сообщила моей Ольке, что её работа продалась1 Так, с её легкой руки, все акварельки быстро раскупались.
       За 50 лет общения, я не помню, чтобы с кем-нибудь из троих девочек ссорились. Все мы олчень разные и судьбы разные у всех, но они просто стараются понять другого человека, да и вообще, добрые человечки.
     В.О., конечно нравится! Мне, например, своими набережными, люблю Неву. И, если по году приходилось жить вдали от города, скучала по Неве. Тесно и душно было без неё. В 1974 году, когда дочке было 2 годика, купили квартиру на Серебристом бульваре, теперь станция метро «Пионерская». И разве тогда могла я подумать, что, собирая пробы по островам на озере Долгом, переплывая на плотах от одного к другому; собирая клюкву и катаясь на яхтах по каналу в Юнтоловском заповеднике, на этом месте через 30 лет будет стоять наш дом. Прямо на берегу этого канала. Теперь здесь улица Планерная. Новерное, в этом и есть смысл жизни, не знаешь, что с тобой будет завтра, интерес какой-то, что-ли?
     Музеи, конечно, все посещали, но мне кажется, большее удовольствие от Зоологического музея я получила, идя туда уже с внуками. Больше с юности запомнились выставки в Академии художеств.
       Играли во дворе и в войну, и в лапту, и в ручеёк, делали секретки – закапывали что-то маленькое, красивенькое в землю, закрывали стёклышком. Ещё в фантики, на желание. Дети постарше нас – в бутылочку, в подъезде.
     До 1954 года с мамой ездила в деревню к ней на родину, в Псковскую область, Невельский район. Отъезд был ужасный. Провожать приезжали родственники мужчины, потому что багаж был неподъёмный. Всю еду надо было брать с собой. К началу лета в деревне, кроме картошки, ничего не было. И в магазинах тоже. На трамвае добирались до Витебского вокзала. Билеты брали только в общий вагон, ехать часов 8-10. Я всю эту картину вижу, сидя у кого-то на руках. Подают состав и начинается давка. Кто-то прорывается в вагон, открывает окна и начинает туда запихивать вещи. Крики, все ругаются. Ужас какой-то! А в 1954 году, когда сестрёнка родилась, снимали под Ленинградом дачу. В ту пору всех детей из города вывозили. В 66 году сняли на ст. Горы (по-моему). Раньше принято было летом ставить спектакли для детей. Собирались творческие родители, привлекали детей и ставили вот у нас кукольные спектакли. Почти профессионально. Зрителей набиралось много. Для меня это был настоящий праздник. Постепенно это как-то ушло. А вот года два тому назад, меня приятно удивило девочка, соседка по даче у нас. Она училась в институте культуры, собрала моих внуков и подготовила представление уже у нас на даче. Они с таким удовольствием участвовали. Любила, когда снимали дачу в Горской, где сейчас дамба начинается. Тогда пляж на заливе был великолепный, если погода позволяла, целыми днями на берегу. У меня такое впечатление, что в детстве плохой погоды не было, помню только хорошую.
       Наша поликлиника была, где больница Крупской, на 1-й линии. Прививки мама очень не любила нам делать, это я помню. И ещё я запомнила, когда мы шли в полихринику, она наряжала нас, как в театр. С врачами мама не дружила, гордясь тем, что до 85 лет прожила без единой таблетки. Последние 6 лет уже мы ей давали. Больше всего в жизни она любила книги, театр, наряжаться; мы никогда до последнего дня не видели её старушкой в платочке, его она одевала только в церкви и то, в собранном виде, в виде шапочки. Удивительный был человек, моя мамочка. Она мне в 90 лет сказала: «Инночка, мне сейчас только жить; пенсия хорошая (ветеран войны), квартира отдельная, молиться никто не мешает, дочки хорошие, внуки хорошие, правнуки хорошие, всё хорошо. А здоровья нет!». Глядя на неё, стыдно было жаловаться на что-то.   
        Нашу булыжную мостовую на 10 линии, вижу как сейчас, кривая. Исожено было по ней много километров. На велосипедах гоняли. Такое впечатление, что другого траспорта и не было, не ездило по ней. Сейчас ещё жива мама моей Верочки. Тётя Зоя родилась в 1926 году на 10 линии. Дом 41 и всю жизнь прожила в этой квартире, до 1970 (примерно) года. Она мне рассказала, что до войны почему-то по 10 линии всё время возили школьников на Смоленское кладбище. Тротуары были плиточные, мы играли в классики на них. Я очень любила раннюю весну, когда девочки одевали туфельки и скакали на одной ножке. И конец августа, когда все встречались после лета. Шумно, радостно, тепло. Боже мой! Сколько раньше было детей!
      У нас был светлый большой двор, дом 3 45. Точильщик со своим стаком приезжал и останавливался в левом углу двора у нашего подъезда и долго работал. Ножи, ножницы точил. А когда приходили старьёвщики, им, помню, из окон выкидывали тюки с бельём. Вспоминая сейчас свое раннее детство, думаю, был сплошной прахдник. Ну, а металлолом собирали уже будучи пионерами. Тоже с удовольствием. Ходили по квартирам и в большую кучу складывали на школьном дворе. И смотрели, у кого куча больше. Всегда побеждала дружба, думаю.
     «Балтика» - это, конечно, был любимый кинотеатр, красивый, но мне кажется, чаще ходили в клуб Урицкого, не знаю – почему. Когда мне было лет 9, переехали на Средний пр., дом 46, это рядом. Мы жили на 4 этаже, а на 2-ом этаже жила девочка Таня Авакумова. Вот мы с тех пор и дружим по сей день. Она меня уже познакомила со своими подружками, с которыми училась. Так познакомилась и с Ирой Новиковой, которая дала мне этот вопросник.
      Помню, Танечка занималась музыкой в клубе Урицкого. Папа у неё тогда не работал, болел, был очень строгий, мы его боялись. Он её отправил на музыку, она тихонечко поднимется на 4 этаж ко мне, отсидится, потом меня в разведку пошлёт, нет ли папы на лестнице, я уже машу ей, она спускается и идёт домой. Поэтому музыканта из неё и не получилось, и моя вина в этом есть. Дом этот на СЕрднем, 46 мне нравился своей знаменитой булочной и кондитерским магазином. Директором там долго-долго был один еврей, лицо помню до сих пор, появлялся в зале в пыжиковой шапке и белом халате. Зимой витрину кондитерского магазина (к Новому году) украшали – горка и по ней по кругу едут саночки с детьми, всё это так замечательно двигалось и горело огоньками, но как-то не долго. И магазин был замечательный. Я час могла простоять, смотреть, как отпускали пирожные. Раньше (как я любила буше!) было так: ставят большой алюминиевый поднос, а на нём все виды пирожных, как у меня слюнки текли! Мама нам только по праздникам покупала такие сладости. Она считала, что конфеты портят зубы, а пирожные – это дорогое удовольствие, лучше купить полезное что-то. Зато сейчас, без зубов и , без зубов и не дня без выпечного! А у неё, кстати сказать, в 91 год все свои зубы были (их уже немного, но свои).
       Квартира на Среднем была очень интересная. Жило 7 семей. До капремонта не было ванны. Потом появилась. У каждой семьи был свой день для стирки. Мылась я на ночь последней, где-то после часа ночи.  Утром, прошу прощенья, когда просыпаешься, сразу спрашиваешь, кто последний в туалет. Сейчас смешно, тогда было нормально. Три женщины были одинокие, не молодые, не общительные. Обед приготовят и в комнату, о них ничего не знали, потом они переехали куда-то, поменялись, что-ли. Въехали другие соседи, часто менялись. Дружбы особой не было, но и не ругались.
      Сестра двоюродная моя жила в том же доме, на 10 линии, дом 45 (где я жила  в детстве), только на 4 этаже. Я помню, у них было 4 семьи, так они никак не могли поделить деньги за свет. Мама работала, а тётя Фрося нет, поэтому я часто у них бывала. Разговоры шли на кухне о каких-то 3 копейках. В итоге – в туалете и в ванной появились 4 лампочки, потому что, кто-то из мужчин любил читать там. В мы, дети, всё время путали, включали не свою, нас всё время ругали. Потом, видно, лучше жить стали, думаю, и три лампочки исчезли! Наверное, всё от бедности тоже.
       Мама не любила ни с какими предприятиями ходить на демонстрации. Она так и не приняла этот наш социалистический строй. Уже перед смертью я ей говорю: «Мамочка, родилась ты при капитализме, прожила всю эпоху социалализма, а сейчас опять при капитализме живёшь». По-моему, она так и не поняла, что пережила этот проклятый социализм. Всё время вспоминала рассказы отца (умер в 1847 году, здесь) как жили до революции. Поэтому шли на демонстрацию с родственниками, гуляли, покупали нам всё что хотели, раскидайки, шарики, свистульки, флажки, какие-то уличные конфетки, петушки и т.д. Было очень весело, гуляли долго. А вечером у кого-нибудь из родственников собирались. Обязательно танцы под патефон. Традиционное застолье с салатом и пирогами. Мама, почему-то, всегда выпивала одну-единственную рюмку водки и всё. Это её традиция была, а потом танцевала. Папа, наоборот, любил выпить, и засыпал. Мы, дети, как-то сами себе занятия находили.
       Спектакли. Самое яркое воспоминание детства – это открытие нового ТЮЗАа! Верина мама купила нам билеты. Первый СОВРЕМЕННЫЙ театр. Лёгкий, красивый, туалет какой-то разноцветный. Какой был первый спектакль, не помню. Но отлично помню Ольгу Волкову в шортиках и со стрижкой, она всё мальчиков играла в «Томе Сойере». Там все спектакли нравились.
     И ещё помню в конце 60-х в театре Музкомедии была оперетта «Веерка и Алые паруса» Молодёжь там играла. Музыка такая приятная была. Но он как-то смошёл и всё. Я бы его и сейчас посмотрела.
     Ну а потом – Горьковский и Пушкинский, а когда пришёл Владимиров  и «Ленсовета». А ещё я помню мне очень нравился в театре Ленкомсомола на Горьковской «Проводы белых ночей», с Ниной Ургант молодой, если что-то не напутала.
      Мама любила возить нас в Приморский парк загорать. А когда немного подросли, сами часто ездили на Голодай, там был пляж. В Гавань – редко, это дальше. Очень любили купаться в озёрах на Петровском. Там были вышки 3 и 5 метров. Туда мы белыми ночами даже купаться ходили, но это уже не В.О.
     Так случилось, что я много-много лет не была на своей 10 линии, по Малому проезжала на машине с мужем (он жил в общежитии Горного института), по Среднему иногда заезжали в рыбный магазин. Лет шесть тому назад, летом, что-то меня потянуло в наш дом. Из знакомых уже никто не живёт на 10 линии. Сама линия, конечно, стала лучше, деревья растут, фасады домов отремонтированы. Дворик оказался небольшой совсем, наше окошко с решётками на 1 этаже. Справа в подвальчике, где жили люди – цветочный магазин. Чистенько, но удивительная тишина, прямо мёртвая какая-то. Мой дворик остался там, далеко в детстве, и в моей душе, и в моей памяти. А здесь уже всё чужое.. На 7 линии всё красиво, замечательно. Но нет «Балтики2, нет тополей… И сердце сжимается от боли, от тоски по ушедшему детству. Поэтому в эти места приходить не люблю. А вот по набережным Невы гуляю с таким же лёгким сердцем! Как и в детстве, и в юности, и в молодости!
    А стрелка Васильевского Острова самое красивое место на Земле!

  ХХХХ
     Вот и всё. Спасибо за вопросы. Получила огромное удовольствие, что-то вспомнить, кого-то вспомнить. Всё вспомнить! (Что помню)
    С благодарностью,  Инна.
   

Вадим Шефнер. Из записной книжки василеостровца

("Нева", 1995, №7, стр. 213-219)Уже сорок лет живу я на Петроградской стороне. Район хороший, я на него не в обиде. Но душа моя по-прежнему там, да родном Васильевском острове, на острове моей молодости. Васин остров для меня - пуп Земли и центр Вселенной. Со зрением дело у меня нынче плохо обстоит, но в снах - я зоркий, сны мои объемны и многоцветны, и свою родную Шестую линию вижу я очень отчетливо: наяву мне ее даже в очках так не увидеть.

Я - коренной питерец. Я не горжусь этим, я этому радуюсь. Гордиться, кичиться этим - нелепо. Ведь родителей не выбирают, и место рождения от родившегося не зависит. Просто мне повезло.

Помню Великое наводнение 23 сентября 1924 года. Мне тогда было девять лет. Жили мы на Шестой линии в доме №17. Когда обе Невы - Большая и Малая - вышли из берегов, их воды, наступая со стороны Большого и Среднего проспектов, слились воедино на мостовой, возле дома №19. Это слияние рек (пока еще не очень глубокое) лишило нас, мальчишек, бегавших по бульвару, сухопутного пути к парадной - так, что домой я явился в мокрых ботинках. Дальнейший подъем воды я видел из окна. По улице плыли поленья, доски, длинные пустые яичные ящики, квадратные тюки прессованного сена. Плыли и яблоки. Это меня удивило: до этого дня я был убежден, что они не плавучие, что они тяжелее воды.

После наводнения много всяких слухов ходило по городу. В частности, рассказывали, что в одном доме на Малом проспекте, в нижнем этаже, в большой коммунальной квартире живет некая тетя Тоня. За двое суток до наводнения этой пожилой женщине приснился вещий кошмар, после которого она все свои пожитки сразу же перетащила на чердак, - чтобы они не подмокли. Она и соседей своих уговаривала поступить так же, но те дружно отвечали, что они, слава Богу, не психи, а ей пора в психбольницу к Николе Чудотворцу переселиться. Зато после наводнения они ее очень уважать стали.

В октябре 1942 года был день, когда Ленинграду угрожало наводнение, вода в Неве поднялась довольно высоко. Но потом природа одумалась, ветер присмирел, из берегов Нева не вышла. А если бы вышла? При мысли об этом даже сейчас, через полвека, мне как-то не по себе становится... Блокада и наводнение...

Мне тогда лет двенадцать было. Шагая по Съездовской (то есть по Кадетской) линии, я увидел на стене Кадетского корпуса небольшую запыленную, неумытую мемориальную доску. Дословно текста не помню, но смысл его сводился к тому, что в этом здании по указанию Александра Второго в 1861 году заседал не то комитет, не то комиссия для выработки условий реформы по освобождению крестьян от крепостного права. Потом эта мемориальная доска исчезла.

Старые василеостровцы речку Смоленку именовали Черной речкой (не путать с другой - печально известной Черной речкой!). А если собирались поехать или пойти на левый берег Большой Невы, то говорили: "Я в город отправляюсь".

У входа в подворотню нашего дома красовалась аккуратная эмалированная дощечка с надписью: "Уборной во дворе нет". В довоенное время такие предупреждения можно было видеть на многих домах. А жеманное словечко "туалет" вошло в обиход много позже, заменив собой и "уборную", и "нужник", и "сортир", и "ватерклозет". И только морское слово "гальюн" живет и здравствует.

Слово "тротуар" тогда редко употребляли. Ведь мы шагали не по асфальтовому тротуару, а по панели, то есть по гладким каменным плиткам. Летом панель и булыжную мостовую дворник, поливал водой из черной резиновой кишки. Мальчишки прыгали и кричали: "Дядя дворник молодой, оболей меня водой". Однако на них он струю не направлял - дворники были люди серьезные. От взрослых я слышал, что дворники делились тогда на обычных и угловых, то есть обслуживающих угловые дома. Эта должность была более почетной, но и более трудоемкой: ведь тут надо было поддерживать чистоту и порядок по обе стороны дома. Заработок у угловых был, разумеется, выше, чем у обычных.

В годы нэпа сигарет у нас не курили, зато всяких папирос было великое множество. Недалеко от нашего дома, по ту сторону бульвара стоял ларек "Лентабакторга"; в нем инвалид первой мировой войны продавал спички, махорку, папиросы "Сафо", "Нева", "№ 6". "Трезвон", "Октябрину", "Купишь-куришь", "Тары-бары". Однако, когда мать посылала меня за спичками, я охотнее покупал их в табачном магазине, который находился на Шестой линии за Андреевским рынком, рядом с колбасной Кириллова. Я любил глазеть на папиросные этикетки, а в магазине их было больше, чем в ларьке. Тут были папиросы "Сальве", "Каприз", "Зефир", "Жемчужина Крыма", "Америкен", "Коминтерн", "Любек" - одним словом, выбор богатейший. Но, когда я стал журить, папирос этих уже не стало. На смену им пришли "Трактор", "Беломорканал", "Совет", "Блюминг" и - хошь верь, хошь не верь - папиросы по имени "Шарикоподшипник". Ей-богу, и такие были!

В двадцатые годы ленинградцы спиртного пили меньше, а всяких питейных заведений было куда больше, чем теперь. Моя родная Шестая линия с пивной, можно сказать, и начиналась. Помню желто-зеленую вывеску на стене дома № 1 и надпись на двери, что вела в ту пивнуху: "ПИВО РАСПИВОЧНО И НА ВЫНОС. РАКИ". На углу той же линии и Бугского переулка, под рестораном "Золотой якорь", в полуподвале, приютилась пивнушка, которую местные жители прозвали "Поддувалом". На углу Большого проспекта и Седьмой линии был ресторанчик "Олень". Это о нем пели:

На углу стоят "Олень",
Заходи кому не лень -
Выпьем кружечку пивца,
Ламца-дрица, гоп-ца-ца!

Во всех пивных и ресторанах к пиву полагались раки, и стоили они недорого.
Но к тому времени, когда я стал посещать пивные, все раки уползли, не стало их. А вот дощечки на стенах внутри пивных со строгой надписью "Просьба не выражаться" долго еще существовали.

В годы моей юности все мостовые на Васильевском острове были булыжными, и только на Четырнадцатой и Пятнадцатой линиях, на участке между Большим и Средним проспектами, по обе стороны бульвара тянулась мостовая, мощенная деревянными шестиугольниками ("шашками"). Немудрено, что летними вечерами там шло гулянье. Парочки по этой мостовой, как по паркету, ходили. Там можно было познакомиться с симпатичной "мурмулькой". Словечко это я только от васинцев слыхал, и подразумевались под ним не курвы панельные, не шкицы гулящие, не шалашовки, не биксы, а девушки благонравные, но знакомства не чуждающиеся.

Василеостровская шпана делилась на Васинскую и на Гаванскую. Владенья Гаванской простирались от Двадцатой линии до взморья, а Васинской - от Девятнадцатой до Ростральных колонн. Гаванская считалась более агрессивной, многочисленной и победоносной. Быть может, завидуя славе гаванцев, васинцы распевали о них обидную частушку:

А у гаванской шпаны
На троих одни штаны;
Один носит, другой просит,
Третий очереди ждет.

В одной василеостровской столовке работала буфетчица Фея. Ее так по аббревиатуре прозвали, ибо по паспорту она была Фаина Елисеевна, а фамилия начиналась с буквы "Я". Позже мне на моем жизненном пути встретилась Яга (Янина Георгиевна, а фамилия на "А"). То была женщина добрая, на ведьму отнюдь не похожая. Знаком я был и с ГАДом - человеком очень хорошим, и ВОРом - старичком честнейшим. Родители, давая имена своим детям, не всегда учитывают, как будут звучать их трехбуквенные инициалы.

В довоенные годы на какое-то время Пятнадцатая линия была переименована в улицу имени Веры Слуцкой. Но другая сторона улицы, то есть Четырнадцатая линия, переименована не была. Это был рекорд, достойный "Книги Гиннесса".

Кипучей коммерческой жизнью жил Андреевский рынок. Там и одежду можно было приобрести в магазинах, и посуду, а уж о продуктах и говорить нечего. Там во дворе даже живых гусей продавали. Мало того, и возле рынка, на углу Седьмой линии и Большого проспекта, возле дома № 22 вовсю шла торговля. Молочницы молоко продавали, и там же беспатентные торговки во весь голос предлагали купить у них "конфеты раковые шейки по одной копейке". Другие выкрикивали: "А вот кошачье мясо! Берите кошачье мясо!" То было мясо не кошек, а для кошек - говяжья и свиная требуха.

На мосту Лейтенанта Шмидта к металлическим перилам были приделаны деревянные рейки, и на них висели два ярко-оранжевых пробковых шара. Под ними белела табличка с кратким наставлением о том, как надо применять их для спасения утопающих. Такие шары (а иногда - спасательные круги) можно было видеть на всех ленинградских мостах. Говорили, что не одна жизнь спасена ими, и даже самоубийц ими от смерти спасали. Иной бросится с моста, чтоб утонуть, а в воде одумается, закричит, призывая на помощь, - и тут ему с моста и бросят эту пару шаров или спасательный круг.

Однажды, шагая по Пятой, линии, я такую частушку из чьей-то форточки услышал:

Я страдала-страданула,
С моста в Невку сиганула,
Из-за Митьки-дьявола
Два часа проплавала!

С набережной Лейтенанта Шмидта был виден купол храма Спаса-на-Водах,
стоявшего на другом берегу Невы. Я бывал в нем с матерью. Запомнилось мозаичное панно над алтарем - Иисус Христос, идущий по воде яко посуху. Помню и прикрепленные к стенам бронзовые доски с именами моряков, погибших в Цусимском бою. Но всего отчетливее, мне вот что запомнилось: ни издали, ни вблизи храм этот не казался большим, но стоило мне войти в него - и меня охватывало чувство простора; изнутри храм казался величественным, огромным. Это архитектурное чудо прочно вошло в мою память, а самого храма уже давно нет, его разрушили в 1932 году.

В школе на уроках пения мы разучивали бетховенского "Сурка" - "Из края в край вперед иду, и мой сурок со мною..." Но и иным песням нас учили. Одна так начиналась: "Мы раздуем пожар мировой, тюрьмы и церкви сравняем с землей!.."

Все василеостровцы знают кинотеатр "Балтика" (бывший "Форум") на Седьмой линии. Но уже очень мало кто помнит, что в двадцатые годы на той же Седьмой линии, в доме № 28, был еще один кинематограф - "Яр". Это было небольшое киношко, там шли всякие ковбойские боевики, уже сошедшие с экранов больших кинотеатров. Билеты в "Яр" были дешевые, и ходили туда главным образом подростки. В начале тридцатых годов, когда пришел конец немому кино, "Яр" закрылся.

Нэпманов в печати крепко ругали, но ежели судить беспристрастно, то были они не спекулянтами, а честными купцами. И ко всем покупателям, не исключая и меня - вертлявого шкета, относились они дружелюбно и внимательно. Что касается перерывов на обед, всяких там переучетов и санитарных дней, то их в частных продовольственных лавках вовсе не было. Конкуренция не позволяла.

Если хочешь быть счастливым,
Ешь картошку с черносливом,
И тогда в твоем желудке
Заведутся незабудки.

Такое четверостишие, написанное аккуратнейшим почерком и заключенное в деревянную рамочку, прочел я в одном частном магазинчике, к гастрономии никакого отношения не имевшем. Там продавали бумагу, чернила, карандаши, школьные тетради, а также альбомчики для стихов - они тогда были в большой моде у девочек. Над полкой, где лежали эти альбомчики, и висел этот стишок.

Возле входа почти в каждую из аптек можно было увидеть кнопку электрического звонка и эмалированную дощечку с надписью: НОЧНОЙ ДЕЖУРНЫЙ. Так что в случае крайней необходимости каждый мог и ночью купить нужное ему лекарство. Можно было и спирт приобрести, и некоторые этим злоупотребляли. Во флигеле нашего дома жил один сильно пьющий старикан. Шел слух, что по ночам он иногда ходит в аптеку Пеля (так по старинке звалась аптека в доме № 16 по Седьмой линии) и там объявляет, что ему срочно нужен спирт - дабы обмыть покойника. А дежурный аптекарь не имеет права отказать, ведь гигиена - залог здоровья.

Наш учитель химии, человек добрый и вежливый, почему-то носил на пиджаке треугольный синий значок, на котором были две белые выпуклые буквы: ДР. Это означало "долой рукопожатье". Покупали и носили эти значки люди, которые считали, что здороваться и прощаться надо словесно, а жать друг другу руку - это негигиенично, это пережиток темного прошлого.

В двадцатые годы по Среднему проспекту от Пятой до Шестой линии тянулся бульвар; помню, перед Рождеством на нем елки продавали. Он много места занимал, из-за него трамваи шли почти у самой панели. Наверное, по той причине, чтобы опасности для пешеходов не было, его и срыли.

Из всех видов сервиса похоронный сервис у нас самый ненавязчивый. Наши погребальные предприятия никак не рекламируют себя, скромничают, прячутся, будто их и вовсе нет, будто всё мы бессмертны. А в годы моей молодости по-иному было. Помню на Седьмой линии вывеску гробовщика. И на Среднем проспекте в доме № 7 тоже можно было приобрести гроб. А на углу Среднего и Шестой линии вдоль всего фасада дома № 29 простиралась вывеска, на которой значилось: ПОХОРОННОЕ БЮРО ВЕЧНОСТЬ. Там был богатый выбор гробов и всяких похоронных принадлежностей, магазин этот весь нижний этаж занимал. Потом в том помещении обосновалось ателье дамских головных уборов, а в послевоенные годы туда булочная вселилась.

Есть на Васильевском острове Соловьевский переулок. Он уютный и весьма узенький. И вот в 1952 году его переименовали в улицу Репина. Хоть Репин и великий художник, но переулок от этого переименования шире не стал, не раз двинулся, в улицу не превратился.

Есть на Васильевском острове Камская улица, есть и переулки с речными именами. Есть и Волжский переулок. Он очень невелик, о нем даже не все василеостровцы знают. И кончается он тупиком. Обидно за Волгу-матушку, за великую реку - неужели не могли ей пошире места найти?! А ведь название этому переулку еще в прошлом веке дали, а тогда к таким делам серьезнее относились. Но, видно, и на старуху бывает проруха.

На Андреевском рынке и в других местах Васильевского острова в двадцатые годы над витринами и в простенках между витрин некоторых пустующих магазинов можно было видеть дореволюционные Вывески и рекламы. Я запомнил вот такие:

БАЗАР КРУЖЕВ ТЮЛЬ ГИПЮРЪ ВАЛАНСЪЕНЪ
ДЕЛИКАТЕСЫ О'ГУРМЕ МАСЛО ПРОВАНСКОЕ РИЖСКОЕ
СЫРЫ ГОЛЛАНДСКИЙ ШВЕЙЦАРСКИЙ ПИКАНТНЫЙ. ВНЕ КОНКУРЕНЦИИ
НА КОЛБАСНЫЕ ОБРЕЗКИ СКИДКА
ГОВЯДИНА ЧЕРКАССКАЯ СОБСТВЕННЫХ МЯСОХЛАДОБОЕН
МЯСО ПАРНОЕ СОБСТВЕННОГО УБОЯ
ФУРАЖ СЕНО ЖМЫХИ МЕСЯТКИ
ВСЕ ДАМЫ ТРЕБУЮТ КРЕМЬ ОТ ЗАГАРА "БРОКАРЪ"
ВСЕ КУРЯТ ПАПИРОСЫ "СЭРЪ"!
КОЛОНИАЛЬНЫЕ И БАКАЛЕЙНЫЕ ТОВАРЫ

Мы, мальчишки, иногда купались в Неве - ныряли в нее у спуска возле Первой линии или у памятника Крузенштерну. Однако за это могли в милицию забрать, да и течение в Неве сильное, опасное для тех, кто плохо плавает. Поэтому куда чаще мы ходили купаться "на возморье" {так почему-то, мы все это слово произносили). Там, где Смоленка разделялась на несколько рукавчиков, вода была куда теплее, чем в Неве, а дно ближе, и течение медленнее, и никакая милиция не угрожала. Правда, на "возморье" грозила нам некая мифическая опасность: говорили, что там в воде "конский волос" водится. Это таинственное существо может незаметно проникнуть тебе под кожу, а через тридцать три дня оно до сердца твоего доберется - и капут тебе.

В летнюю пору на набережной Лейтенанта Шмидта людно было в те времена. Одни просто на прогулку туда приходили, другие - по делу. От пристани, что стояла недалеко от Восьмой линии, отваливали в Кронштадт и в Петергоф черный тов. Аммерман" и белые "Горлица" и "Буревестник" (тот, что в 1927 году погиб в Морском канале, столкнувшись с немецким пароходом "Грейда"). На этой же набережной находилась и "заграничная" пристань; к ней раз или два раза в неделю причаливал нарядный белый "Прейсен", ходивший в Прибалтику и Германию. К гранитной стенке набережной чалились и небольшие грузовые суда и финские лайбы. .

На углу Большого проспекта и Восьмой линии всегда дежурил милиционер. В морозные ночи он разжигал костер у края панели - на небольшой переносной железной решетке. Тут же и штабелек дровишек был приготовлен на ночь.

Дом № 24 на Седьмой линии давно перестроен. А в годы моего отрочества там находилась мастерская весьма широкого профиля. В ней чинили примуса, керосинки, Замки, лудили медные кастрюли, и сюда же можно было принести фотографию усопшего родственника, дабы лицо его увековечили темно-коричневой эмалью на овальной металлической дощечке; таких мемориальных дощечек много было в те годы на Смоленском кладбище.

Однажды мать послала меня в ту мастерскую за замком от нашего общеквартирного дровяного подвала. Возле входа в мастерскую на низенькой витринке были выставлены всякие предметы, которые можно отдать в ремонт или заказать здесь, - и среди них была могильная дощечка с изображением лысоватого человека и надписью: "Спи спокойно, дорогой Витя Васильков!". Войдя в мастерскую, я предъявил квитанцию, получил отремонтированный замок. Вручил его мне тот человек, лицо которого я только что видел на похоронной дощечке... "Он воскрес!" - мелькнула у меня сумасшедшая догадка. Домой я вернулся в смятении, в недоумении, но взрослые успокоили меня, разъяснили, что этот дяденька просто-напросто использовал для рекламы свою фотографию, - за неимением другой.

На углу Среднего проспекта и Восьмой линии была кондитерская Лора, славившаяся вкусными пирожными. Рассказывали, что как-то одна дама, купив там пирожное "эклер" и немедленно приступив к его съедению, обнаружила в нем запеченного таракана. Она - немедленно кинулась с этой находкой к продавцу, положила перед ним на прилавок пирожное - и произнесла какие-то обидные слова.

- Милая, вы ошиблись! Никакой это не таракан, это - изюминка! - ласково возразил ей продавец и, выковырнув из "эклера" эту "изюминку", с явным аппетитом разжевал ее и проглотил. Так была спасена репутация славной кондитерской Лора.

"Куда бы судьба ни раскидала нас с нашего Васильевского острова, - мы все равно остаемся василеостровцами! Все мы - васинцы, все мы - матросы с одного корабля!" Так написал мне в своем письме мой читатель А. Д. Савельев. Он давно живет в Киеве, а родом - с Васильевского острова.


ВСЯКОЕ РАЗНОЕ

В двадцатые годы много говорилось, писалось и пелось про алименты. Этой темой многие эстрадники кормились. Я из их песнопений такие вот строчки запомнил:

Я судиться шла, нос повесила, -
Алименты присудили - стало весело!

И еще:

Раньше были времена,
А теперь - моменты;
Даже кошка у слона
Просит алименты.

В двадцатые годы в Ленинграде издавался юмористический журнал "Бегемот". Он был очень популярен, - ничуть не меньше московского "Крокодила". В 1927 году "Бегемот" перестал выходить, и ленинградцы шутили: "Крокодил" "Бегемота" слопал. Потом издавался в нашем городе журнал "Смехач", - и прекратил свое существование в 1930 году. И вот уже шестьдесят с лишним лет питерцы не имеют своего юмористического журнала.

Это было лет тридцать тому назад. Я ехал в междугородном автобусе. Он время от времени делал остановки у придорожных, поселков. Около одной остановки я увидел прибитую к столбу черную доску, на которой белой масляной краской аккуратно, четко было написано: "Требуются молодые женщины для кормления зверей. Жилплощадь не предоставляется". Ниже еще что-то было написано мелким шрифтом, но что именно - прочесть я не смог. У человека, севшего на этой остановке, я спросил: кто же это у вас так шутит? Он объяснил мне, что никакая это не шутка, а приглашение на работу в здешний зверосовхоз.

Одно время в здании Гостиного двора находилась художественно-репродукционная мастерская, сокращенно - ХУДРЕПМАС. Это слово крупными буквами значилось на стеклянной двери, ведущей в мастерскую. Люди, выходящие из мастерской невольно читали его наоборот - и хихикали.

Сторицын рассказал, что шел он по Садовой мимо дома № 61, а там на тротуаре стоит миловидная дама, а около нее - девочка лет восьми. Он спросил девочку, знает ли она, кто в этом доме жил. Дама за девочку ответила, что дочка ее, конечно, знает, что в этом доме сам Лермонтов жил. Мы очень его уважаем, мы и собаку в его честь Бэлой назвали. В подтверждение этих слов девочка крикнула: "Бэла! Бэла!" - и гулявшая в стороне собачонка подбежала к ней и хвостиком замахала.

Шла очередная антиалкогольная кампания, спиртной дефицит начался. На Чкаловском проспекте - очередь. Замыкает ее почтенная старушка. Подходит молодой человек - и спрашивает:

- Бабуся, что дают?

- Аппендицит дают, по пол-литра на брата.

Оказывается, давали аперитив.

Человек, которому вполне можно верить, сказал, что в одном провинциальном городе у входа в некое медицинское заведение он видел солидную металлическую доску с надписью: ЖЕНСКИЙ РОДИЛЬНЫЙ ДОМ.

Однажды на улице я подслушал, как пожилая женщина жаловалась своей подруге: "Какое свинство! Четыре магазина обошла - и ни в одном свинины нет! Какое свинство!"

Когда-то говорили и писали: зала, мотоциклетка, фильма, санатория. Теперь говорят и пишут: зал, мотоцикл, фильм, санаторий. И даже говоря о женщине, пишущей стихи, именуют ее не поэтессой, а поэтом. Чем вызвано это омужчиниванье речи?

Когда я учился в третьем классе, мой сосед по парте Костя К., удивляясь моему тупоумию в области арифметики, однажды так мне сказал: "Вадька, а ты не очумел?!" Это вовсе не означало, что он подозревает, будто я чумой болен. "Очуметь", стать "чумовым" - это означало поглупеть, одуреть, сойти с ума. В какой-то песенке тогдашней такие вот строчки были:

Чумовой народ фартовый -
Без порток садит в столовой!

В июне 1941 года, за несколько дней до начала войны, шагая по Невскому мимо "Пассажа", на витрине, что слева от входа в этот знаменитый универмаг, обратил я внимание на выставленную там желтенькую собачку. А рядом с ней лежал картонный квадрат с надписью: "Собака игрушечн. иностр. Издает звук. Цена 40 руб.".

В послевоенные годы на территории упраздненного Митрофаниевского кладбища была толкучка, там разрешалось продавать и покупать что угодно. Продавались там и патефонные пластинки самодельные; запись музыки и вокала была запечатлена на рентгеновских снимках. Это "музыка на костях", как ее тогда называли, пользовалась неплохим спросом. И выбор был большой - тут тебе и Лещенко, и Вертинский, и Вадим Козин. Но не всем покупателям везло. Ведь патефон с собой на кладбище не притащишь, приходилось верить продавцу на слово. А среди продавцов и мазурики были. Рассказывали, что одна дама, вернувшись с кладбища, завела патефон, ожидая услышать любимого певца, да не тут-то было. Чей-то нахальный, хриплый голос завопил: "Что - хотела - то купила! Что хотела - то купила! Что хотела - то купила!" Этим вся пластинка была заполнена - от первого витка до последнего.


Шефнер Вадим Сергеевич

(1915-2002). Рус. сов. прозаик и поэт. Род. в Петрограде (ныне - СПБ), окончил учебно-хим. комбинат им. Д.И.Менделеева и рабфак при ЛГУ; работал кочегаром, рабочим на фарфоровом заводе "Пролетарий", тех. сотрудником б-ки. Участник Великой Отечественной войны (служил рядовым батальона аэродромного обслуживания и в армейской газете). Печататься начал с 1933 г. Чл. СП. Лауреат Гос. премии РСФСР. Первая НФ публикация - "Скромный гений" (1963). Жил в СПБ. Повести и р-зы Ш., известного сов. поэта, в 1960-е гг. неожиданно переключившегося на ироническую остраненную прозу, населены сумасшедшими изобретателями и поэтами-графоманами, на долю к-рых сваливается одна фантаст. ситуация за др. (см. Изобретения и открытия, Искусство, Сатирическая НФ, Юмористическая НФ). Несмотря на значительный успех произв. Ш. среди читателей НФ, его прозаическое тв-во можно лишь условно назвать "фантаст.": скорее это добрая и мудрая пародия с элементами поэтической лирики и с явным оттенком морализаторства; повести и р-зы писателя составили сб. - "Счастливый неудачник" (1965), "Запоздалый стрелок" (1968), "Девушка у обрыва" (1971), "Скромный гений" (1974), "Круглая тайна" (1977), "Сестра печали. Счастливый неудачник. Человек с пятью "не", или Исповедь простодушного" (1980), "Сказки для умных. Полувероятные, маловероятные и совсем невероятные истории" (1985). Выделяются повести: "Счастливый неудачник" (1963), "Запоздалый стрелок, или Крылья провинциала" (1966), "Человек к пятью "не", или Исповедь простодушного" (1967), "Дворец на троих, или Признание холостяка" (1969), "Круглая тайна" (1970). Особняком стоят достаточно идиллическая утопия (см. Коммунизм) - повесть "Девушка у обрыва, или Записки Ковригина" (1964), и более "жесткая" повесть "Рай на взрывчатке" (1984), в к-рой сатирически изображена попытка построить локальный принудительный "рай" (см. Антиутопия). Самое значительное НФ произв. Ш. - многоплановый философско-поэтический (с элементами сатирической НФ) роман-притча "Лачуга должника. Роман случайностей, неосторожностей, нелепых крайностей и невозможностей" (1982; 1983). Герой романа с помощью "эликсира бессмертия" доживает до 22 в., и, мучимый чувством вины перед остальными людьми - смертными, занимается в далеком будущем своего рода подвижничеством, в финале жертвуя своей "бессмертной" жизнью в схватке с инопланетными чудовищами. Вл. Б. Лит.: И.Кузьмичев "Вадим Шефнер. Очерк творчества" (1968). Шефнер, Вадим Сергеевич Род. 1914 (1915), ум. 2002. Писатель. В литературе дебютировал в 1936 г. Произведения: "Светлый берег" (стихи, 1940), "Девушка у обрыва" (фантаст. повесть, 1965), "Своды" (сборн. стих., 1967), "Запоздалый стрелок" (фантастич. повесть, 1967), "Счастливый неудачник", "Дворец на троих" (фантастич. повесть, 1968), "Запас высоты" (сборн. стих., 1970), "Сестра печали" (повесть, 1970), "Переулок памяти" (сборн. стих., 1976), "Лачуга двойника" (повесть, 1981), "Годы и миги" (сборн. стих., 1983) и др. Лауреат Пушкинской премии в области поэзии (1997). Шефнер, Вадим Сергеевич Поэт, прозаик; родился 12 января 1915 г.; в 1935 г. окончил ФЗУ химического комбината им. Д. И. Менделеева, в 1938 г. — рабочий факультет при ЛГУ; работал кочегаром, помощник теплотехника на фарфоровом заводе "Пролетарий", техническим сотрудником библиотеки; в середине 30-х годов занимался в литобъединении при газете "Смена", первая книга стихов "Светлый берег" вышла в 1940 г.; участник обороны г. Ленинграда, в осажденном городе вышла вторая книга "Защита"; широко известны философские притчи "Сказки для умных", "Девушка у обрыва", "Лачуга должника" и др.; лауреат Государственной премии СССР; награжден двумя орденами Отечественной войны II степени, орденами Красной Звезды, Трудового Красного Знамени, "Знак Почета", Дружбы Народов.